28 марта исполняется 150 лет со дня рождения выдающегося русского и советского писателя Максима Горького (Алексея Максимовича Пешкова). А каковы были его отношения с православием? Был ли он верующим человеком? Попробуем в этом разобраться.

     Алексей Максимович Пешков родился в 1868 году в Нижнем Новгороде. Многое в биографии будущего писателя указывает на то, что его духовный путь был не просто извилистым  и тернистым, а приобретал порой формы самого настоящего богоборчества. Мальчик был крещен в православии. Рано осиротев, Алексей провёл детские годы в семье деда по матери Василия Каширина. С 11 лет вынужден был зарабатывать — идти «в люди»: работал  при магазине, буфетным посудником на пароходе, пекарем, учился в иконописной мастерской.

     Читать Алексея научила мать, а дед Каширин обучил внука азам церковной грамоты.  Заболев оспой, Алексей недолго проучился в приходской школе: был вынужден прекратить занятия. После этого будущий писатель два класса отучился  в слободском начальном училище в Канавине.  Отношения с учителем и школьным священником складывались у подростка тяжело. Светлые воспоминания Горького о школе связаны с посещением её епископом Астраханским и Нижегородским Хрисанфом. Владыка выделил Пешкова из всего класса, долго и назидательно беседовал с мальчиком, похвалил его за знания житий святых и Псалтири, попросил вести себя благонравно, «не озорничать». Однако после отъезда владыки Алексей назло деду Каширину искромсал его любимые святцы и отстриг в книгах ножницами лики святых. В автобиографии Пешков отмечал, что в детстве не любил ходить в церковь, но дед заставлял его силой, при этом ни про исповедь, ни про причащение не упоминается вовсе.  Этих сведений было бы вполне достаточно, чтобы записать Горького в атеисты. Более того, творчество писателя в те периоды, когда он достиг вершин литературного мастерства, вовсе не указывает на иное.  отношение автора к православию.   Да стоит познакомиться с его произведениями той поры.

     Однако не следует торопиться объявлять Максима Горького писателем, чуждым православной тематике и не близким православному читателю. Среди богатейшего литературного наследия классика советской литературы есть одно малоизвестное широкому читателю, но очень интересное и талантливое произведение – небольшая по объему повесть «Исповедь» («Жизнь ненужного человека»). Она была написана Горьким в 1908 году. В этом произведении рассказывается об исцелении, которое получила от Седмиезерной иконы Божией Матери одна больная девушка. Предлагаю внимательно прочитать фрагмент повести, в котором описывается это чудо. То, насколько образно и глубоко автор описывает крестный ход и произошедшее от иконы исцеление больной девицы, дает основания полагать, что Горький сам был свидетелем описываемого им чудесного события. Итак, отрывок из повести Максима Горького «Исповедь»: 

     «Велик народ русский, и неописуемо прекрасна жизнь!

     В Казанской губернии пережил я последний удар в сердце, тот удар, который завершает строение храма.

     Было это в Седмиезерной пустыни, за крестным ходом с чудотворной иконой Божией Матери: в тот день ждали возвращения иконы в обитель из города, — день торжественный.

     Стоял я на пригорке над озером и смотрел: все вокруг залито народом, и течет темными волнами тело народное к воротам обители, бьется, плещется о стены ее — нисходит солнце и ярко-красны его осенние лучи. Колокола трепещут, как птицы, готовые лететь вслед за песнью своей, и везде — обнаженные головы людей краснеют в лучах солнца, подобно махровым макам.

     У ворот обители — чуда ждут: в небольшой тележке молодая девица лежит неподвижно; лицо ее застыло, как белый воск, серые глаза полуоткрыты, и вся жизнь ее — в тихом трепете длинных ресниц.

     Рядом с нею отец, высокий мужчина, лысый и седобородый, с большим носом, и мать — полная, круглолицая; подняла она брови, открыла широко глаза, смотрит вперед, шевеля пальцами, и кажется, что сейчас закричит она, пронзительно и страстно.

     Подходят люди, смотрят больной в лицо, а отец мерным голосом говорит, тряся бородой:

— Пожалейте, православные, помолитесь за несчастную, без рук, без ног лежит четвертый год; попросите Богородицу о помощи, возместится вам Господом за святые молитвы ваши, помогите отцу-матери горе избыть.

     Видимо, давно возит он дочь свою по монастырям и уже потерял надежду на излечение; выпевает неустанно одни и те же слова, а звучат они в его устах мертво. Люди слушают прошение его, вздыхая, крестятся, а ресницы девушки все дрожат, окрыляя тоскливые глаза.  …

     Тысячи глаз смотрят вдаль, и вокруг меня плывет, точно облако, теплый и густой шепот:

— Несут, несут!

     Тяжело и медленно поднимается в гору народ, словно темный вал морской, красной пеной горит над ним золото хоругвей, брызгая снопами ярких искр, и плавно качается, реет, подобно огненной птице, осиянная лучами солнца, икона Богоматери.

     Из тела народа поднимается его могучий вздох — тысячеголосное пение:

— Заступница усердная, Мати Господа Вышняго!

     Рубят пение глухие крики:

— Шагу! Прибавь шагу! Шагу!

     В раме синего леса светло улыбается озеро, тает красное солнце, утопая в лесу, весел медный гул колоколов. А вокруг скорбные лица, тихий и печальный шепот молитвы, отуманенные слезами глаза, и мелькают руки, творя крестное знамение.     … 

     Нет конца течению народа!

     Возбужденно, но мрачно и как бы укоряя, несется по воздуху мощный крик:

— Радуйся, Всеблагая, радуйся!

     И снова:

— Шагу! Шагу!

…

     Идут люди, как одно тело, плотно прижались друг к другу, взялись за руки и идут так быстро, как будто страшно далек их путь, но готовы они сейчас же, неустанно идти до конца его.

…

     И неудержимо летит над землею народ, готовый перешагнуть все преграды и пропасти, все недоумения и темные страхи свои.

     Помню — остановилось все около меня, возникло смятение, очутился я около тележки с больной, помню крики и ропот:

— Молебен, молебен!

     Было великое возбуждение: толкали тележку, и голова девицы немощно, бессильно качалась, большие глаза ее смотрели со страхом. Десятки очей обливали больную лучами, на расслабленном теле ее скрестились сотни сил, вызванных к жизни повелительным желанием видеть больную восставшей с одра, и я тоже смотрел в глубину ее взгляда, и невыразимо хотелось мне вместе со всеми, чтобы встала она, не себя ради и не для нее, но для чего-то иного, пред чем и она, и я — только перья птицы в огне пожара.

     Как дождь землю влагою живой, насыщал народ иссохшее тело девицы этой силою своей, шептал он и кричал мне и ей:

— Ты — встань, милая, вставай! Подними руки-то не бойся! Ты вставай, вставай без страха! Болезная, вставай! Милая! Подними ручки-то!

     Сотни звезд вспыхнули в душе ее, и розовые тени загорелись на мертвом лице; еще больше раскрылись удивленные и радостные глаза, и, медленно шевеля плечами, она покорно подняла дрожащие руки и послушно протянула их вперед — уста ее были открыты и была она подобна птенцу, впервые вылетающему из гнезда своего.

     Тогда все вокруг охнуло, — словно земля медный колокол и некий Святогор ударил в него со всей силой своей, — вздрогнул, пошатнулся народ и смешанно закричал:

— На ноги! Помогай ей! Вставай, девушка, на ноги! Поднимайте ее!

     Мы схватили девицу, приподняли ее, поставили на землю и держим легонько, а она сгибается, как колос на ветру, и вскрикивает:

— Милые! Господи! О, Владычица! Милые!

— Иди, — кричит народ, — иди!

     Помню пыльное лицо в поту и слезах, а сквозь влагу слез повелительно сверкает чудотворная сила — вера во власть свою творить чудеса.

     Тихо идет среди нас исцеленная, доверчиво жмется ожидавшим телом своим к телу нарда, улыбается, белая вся, как цветок, и говорит:

— Пустите, я — одна!

     Остановилась, покачнулась — идет. Идет, точно по ножам, разрезающим пальцы ног ее, но идет одна, боится и смеется, как малое дитя, и народ вокруг нее тоже радостен и ласков, подобно ребенку. Волнуется, трепещет тело ее, а руки она простерла вперед, опираясь ими на воздух, насыщенный силою народа, и отовсюду поддерживают ее сотни светлых лучей.

     У ворот обители перестал я видеть ее и немного опамятовался, смотрю вокруг — всюду праздник и праздничный гул, звон колокольный и властный говор народа, в небе ярко пылает заря, и озеро оделось багрянцем ее отражений.

     Идет мимо меня некий человек, улыбается и спрашивает:

— Видел?

     Обнял я его и поцеловал, как брата после долгой разлуки, и больше ни слова не нашлось у нас сказать друг другу; улыбаясь, молча, разошлись».

     Когда я читал и перечитывал эти строки, меня охватывало сильное душевное волнение. Вряд ли эти слова могли выйти из-под пера равнодушного к православной вере человека. Конечно, будучи соратником и сподвижником большевистских вождей, Максиму Горькому приходилось делать много антирелигиозных заявлений. Но после знакомства с содержанием повести «Исповедь» вопрос о том, был ли Максим Горький верующим человеком, лично для меня остается открытым…  

Вадим Рутковский
Москва, март, 2018 г.