В начале этого года в издательстве "Известия" (Москва)  вышло второе, исправленное и дополненное издание художественно-документальной повести Бориса Сумашедова "Распятый в дебрях". В ней рассказывается о жизни и деятельности дальневосточного   географа и литератора Владимира Клавдиевича Арсеньева. 
В  книге помещено такое факсимиле автора:
"Большую часть тиража посылаю в подарок школьникам и учителям Приамурья, пережившим наводнение 2013 года".  
Книга издана на  деньги автора и собранные через  благотворительный интернетпроект.  

Обещание свое Б. Сумашедов выполнил. Более 450 книг из тиража 600 экз. он уже  отправил  в библиотеки школ Хабаровского края, Амурской  и Еврейской автономной областей, а также всем, кто принял участие в проекте. 
Публикуем отрывок из этой повести.

Борис Сумашедов

ШПАГА И КРЕСТ

Отрывок из повести о В.К. Арсеньеве «Распятый в дебрях»

(печатается с сокращениями)

Середина лета 1923 года.  У владивостокского причала под парами стоит транспорт «Томск». Прощание с дочуркой и Маргаритой. И по «накатанной» им морской дороге мимо Японских островов, Курил – на север. Маршрут был примерно тот же, что и пять лет назад, когда Арсеньев первый раз совершил путешествие на полуостров Камчатка. Но сейчас он обязательно решил побывать и на Командорских островах.

С давних пор мечтал посетить Владимир Клавдиевич могилу одного из своих кумиров   – Витуса Беринга...

 Но прежде чем рассказать о посещении этого захоронения великого русского русского мореплавателя, руководителя 1-й и 2-й камчатских экспедиций, приведем одно место из очерка «Даль» московского журналиста Л. Волкова-Ланнита, опубликованного в журнале «Новый ЛЕФ» (№ 8. 1928 г.). Ланнит, приехавший во Владивосток, как он пишет, «репортерить», пришел в государственный Дальневосточный университет и там, дальше цитируем, «познакомился с Владимиром Клавдиевичем Арсеньевым – автором замечательной книги “В дебрях Уссурийского края”. Владимир Клавдиевич любезный и веселый человек. Много рассказывает. Был полковник он царской службы. Ненавидел свою шпагу. Она мешала путешествовать и заниматься. Однажды на лекции он незаметно спрятал ее за шкаф. Сочли, что ученый полковник потерял шпагу где-нибудь по рассеянности. Из уважения преподнесли новую, именную».

Трудно сразу определить, что в этих десяти журнальных строках правда, а что написано, лишь бы московского читателя удивить. Надо же, с какой фигурой познакомился: и писатель, и царский полковник, и ученый, а значит, человек рассеянный, шпагу вот потерял… Смешно и грустно сейчас такое читать.

Оставим на совести автора нелепое утверждение, что свою шпагу Арсеньев ненавидел.

Полная чушь!

Да, для ношения вне строя генералам и офицерам царской армии еще по Указу от 1826 года шпага прилагалась. Значит, была она у Арсеньева. Правда, сам он о ней и его близкие, насколько помнятся прочитанные тексты, ни разу не упоминали. Но если и была, то он, видимо, ее берег, так как хорошо знал, что шпага дана не для того, чтобы ее в путешествия брать и там ею перед тиграми размахивать. С давних времен она считалась в армии символом храбрости и верности присяге, чести, славы и веры.

Одни верят в Божий Промысел, вторые – в батюшку-царя. Нашему герою при Советах оставалось верить в Отечество. Но то, что в душе наш герой остался христанином, сомнений нет. Но об этом — ниже...

Сохранилась ли шпага у Владимира Клавдиевича в советские годы? Возможно… Но зачем ее было нести на кафедру, где он читал лекции о первобытной культуре разных народов? Что-то тут лефовец Ланнит присочинил или профессор просто разыграл москвича?

А может быть, репортер слышал от Владимира Клавдиевича рассказ о другой шпаге? Арсеньев нашел ее на могиле Витуса Беринга.

...На календаре 11 июля 1923 года, но Командоры в холодном тумане. Море серое, гуляют волны. Команда «Томска», пристав к острову Беринга, приступила к разгрузочным работам. Они займут не меньше двух дней. За этот срок, решает Арсеньев, он успеет побывать на месте, где в ноябре 1741 года потерпел крушение пакетбот Беринга. Только надо пройти на противоположный, восточный берег острова. Но чтобы сократить время, нанял мотобот. Его повел пожилой моторист дядя Саша. Взял с собой  ревизора Щапова, проводником – местного жителя алеута Ладыгина и матроса Николая.

Большой Командорский остров имеет в длину чуть больше 90 километров при средней ширине около 20-ти. Решили  дойти до бухты Гладковской, а оттуда, уже по суше, до мыса Командора. Наступил вечер. Увидев, как написано в его дневнике, «заброшенную сторожку», такие строения промысловики называют «юрташками», решили в ней переночевать.

Утром распогодилось. Пошли цепочкой по долинам двух речек, пересекая многочисленные ручейки. Виды растительности, которая встречалась по пути, Владимир Клавдиевич, уточняя названия у алеута, тут же записывал: карликовая ива, кусты рябины, зонтики дудника, щавель, попадались, правда редко, грибы и березки....

В распадках белели пятна снега.

Остановились у довольно большой и открытой бухты Половина.

Владимир Клавдиевич жадно оглядывал окрестности и скоро живо представил, как 182 года назад недалеко отсюда  разыгралась драма. Парусное судно перескочило через мелководье и остановилось. Экипаж высадился на берег. Офицеры решили, что они находятся в Авачинском заливе Камчатки.

Только позже поняли свою роковую ошибку.

Смертельно больного Беринга перенесли на берег. Среди холмов нашли песчаные ямы. В одну из них, накрыв ее парусиной, поместили командора. По календарю была глубокая осень, но в этих широтах уже вовсю властвовала стихия северной зимы – лютые ветры, колючий снег и длинные, длинные ночи. Беринга и уцелевших его людей мучила жестокая цинга. Одним из последних приказаний умирающего командора было нанести на карту все открытые рифы и отмели:

«Тех, кто придут сюда после нас, да не постигнет наша участь»…

Арсеньев пошел вдоль берега, отмечая каждую бросившуюся ему в глаза мелочь. Скоро заметил, что трава в одном месте стала гуще и зеленее. В другом и в третьем – тоже. И росла как по линейке. Он догадался: здесь, видимо, были те самые ямы, в которых надеялись выжить моряки.

В какой-то из них, засыпанной песком, лежал Беринг...

На отлогом холме стоял полуистлевший крест, поставленный на предполагаемом месте погребения командора. Арсеньев подошел и преклонил колено. Здесь, как видно, бывали люди. Вокруг креста виднелись разноцветные агаты и опалы из бухты Буян, росли красные и желтые цветы.

Стал наводить порядок: оборвал разросшуюся траву, обмел крылом куропатки камни. И вдруг увидел лежавшую неподалеку от креста заржавленную шпагу с погнутым концом. Взял ее осторожно за рукоятку из почерневшей латуни, поднес к лицу, стал внимательно рассматривать. На эфесе – покрытая патиной пластинка, а на ней две выбитые буквы «В. Б.».

Шпага Беринга?!

Обуяло сомнение: не может быть. Полтора века прошло… Но инициалы? Лежали еще на могиле несколько золотых монет из России, Дании, Голландии и Британии. Кто же только не побывал на затерянном у краешка Тихого океана северном острове!

Согревала мысль: помнят подвиг одного из его великих предшественников.

Все подробности увиденного Арсеньев занес в дневник, сделал рисунок загадочной находки. Тем временем дядя Саша бережно очистил, насколько сумел, шпагу от ржавчины, выпрямил ее острие.

 Сделал свое заключение: это, если быть точным, морской палаш.

Арсеньев решил взять находку с собой и, вернувшись во Владивосток, передал в музей. Тогда мнения краеведов о ней разделились. Многих смущала шестиугольная медная пластинка с инициалами командора. Правда, знатоки шрифтов обратили внимание на то, что буквы имели латинизированный вид – так их стали писать лишь в ХIХ веке. Другие возражали: Беринг был датчанином, и ему могли подарить шпагу иностранцы, выбив русские буквы, но под латынь.

Правда, этот аргумент был слабый.

Самому Арсеньеву хотелось точно узнать, держал ли шпагу (или палаш) в руках сам командор. Но он видел в ней прежде всего символ подвига своего кумира, что был сродни подвигам тех, кто во все времена отправлялся в путешествия, чтобы открывать неведомые земли. В глубине души, никому не признаваясь, наш герой и себя причислял к этому неистребимому с зарождения человечества племени. И его, как и их, всегда тянуло в дали дальние, за черту горизонта, в неизвестность.

Что может быть слаще, чем сознавать: ты первым сюда пришел!

Возможно, стоя у могилы Беринга и глядя на возвышавшийся над ней крест, Арсеньев думал, что и над тем местом, где упокоится его тело, потомки когда-нибудь поставят этот великий христианский символ.

Арсеньева в детстве, конечно же, крестили. Как и его отца, в православном храме. Но насколько он в зрелом возрасте оставался православным? Его первая супруга Анна Константиновна утверждала, что и ее муж был неверующим. Ссылалась на то, что он не любил посещать в гимназии уроки закона Божия, конфликтовал с преподавателем этого предмета, рисовал на священных книгах чертиков…

Но кто избежал подобных, пусть даже дерзких шалостей в детстве?

Углубившись в труды по этнографии, Арсеньев, несомненно, многое переосмыслил в своих представлениях о Боге, происхождении земли, племен и народностей. Мужал в пору, когда часть русской интеллигенции бросилась в богоискательство, другая в оккультизм, мистицизм. Какая же мешанина тогда царила в умных головах образованных людей! Во что она вылилась – хорошо известно. Арсеньева Бог уберег от увлечения всеми этими модными поисками.

В его записях трудно найти пространные рассуждения о религии, христианстве, как и о богоискательстве. Но нет и утверждений, что «религия – опиум для народа».

Можно твердо сказать, что в Бога, как Всевышнего творца всего сущего на земле, Арсеньев верил. Читатели его книг (в первых изданиях) замечали, что он упоминает имя Господа, пишет, как в экспедициях отмечались церковные праздники. Везде слово Бог он писал с прописной буквы...

 Думается, Владимир Клавдиевич, как ученый, склонялся к мнениям тех философов и вероучителей, кто считал Бога-отца родоначальником всех религий. Много раз он убеждался, что в верованиях туземных народов столько порою неуловимых, а чаще просто бросающихся в глаза сходств с христианством. Арсеньев верил, несмотря на возражения многих, что у его преданного проводника и героя его книг некрещеного Дерсу тоже есть душа. Ведь все мы, пусть дальние, потомки Адама и Евы...

В советские годы (он прожил при новой власти всего восемь лет) Арсеньев знал, что свои убеждения необходимо запрятать подальше, и никогда не высказывал отношения к так гонимой христианской вере и церкви. Вот некоторые арсеньеведы и соглашались с Анной Константиновной, что он был атеистом.

Да, Арсеньев всецело принадлежал миру науки. И наверное, мог бы согласиться с таким мнением своего современника, известного русского общественного деятеля, славянофила, в молодости атеиста, а затем глубоко религиозного человека Сергея Федоровича Шарапова: «Наука была нашей религией, если бы было можно петь ей молебны и ставить свечи, мы бы их ставили; если бы нужно было идти за нее на муки, мы бы шли». Поэтому, писал дальше Шарапов, в молодости «попы» были предметом их горячей ненависти, однако «именно потому, что мы были религиозны до фанатизма, но по другой, по новой вере… И нравственно мы все же были крепки и высоки».

А значит, добавим, неизбежно становились верующими христианами.

…Но закончим историю со шпагой Беринга. Только в 60-х годах этот клинок внимательно изучил директор Владивостокского Военно-исторического музея подполковник Б.А. Сушков и сделал заключение: «Нет, в таком виде шпага со времен Беринга не смогла бы сохраниться». Он послал несколько фотографий реликвии в Исторический музей столицы. Оттуда пришел ответ: «Это морской палаш второй половины ХIХ века». Оказывается, в 1892 году русская пограничная шхуна «Алеут» пришла на Командоры, чтобы воздать почести первопроходцу дальневосточных морей, чье двухсотлетие со дня рождения и стопятидесятилетие со дня смерти отметили в России в минувшем году.  Команда выстроилась в почетный караул у его могилы. Во время торжественной церемонии у Берингова креста под салют орудий  капитан возложил шпагу с инициалами командора на холм, усыпанный живыми цветами.  Сушков даже сделал и такое небольшое открытие: пластинку с буквами «В. Б.» напаяли на клинок не в оружейной мастерской, а поставили в пазы ручным способом, то есть, весьма вероятно, прямо на «Алеуте».

Сейчас палаш, привезенный Арсеньевым, представлен в экспозиции Дома-музея его имени во Владивостоке.

...Прах великого мореплавателя и останки пятерых его соратников перезахоронили на Командорах в 1992 году. А первый крест из металла на месте крушения и смерти Витуса Беринга и многих членов экипажа был поставлен куда раньше – в 1944 году. В 1992-м его заменили на новый. Стоять ему там долго-долго.

На могиле В.К. Арсеньева на Морском кладбище сначала креста не было, лишь небольшое надгробие. Еще в середине прошлого века в одну из юбилейных дат все же соорудили над ней крест из дикого камня, привели место упокоения в порядок.

Форма этого креста, на котором отстутствуют верхняя короткая перекладина  и нижняя косая, заставила задуматься тверского литератора и краеведа Льва Анатольевича Рыбакова: а не лютеранином ли был знаменитый путещественник? Ведь его дед Теодор Гоппмайер, живший в XIX веке в Тверской губернии, был выходцем из Пруссии. Рыбаков «раскопал» в интернете очерк «По следам Владимира Клавдиевича Арсеньева» профессора медицины Виктора Ивановича Гоппе, который на протяжении ряда лет являлся президентом Синода Евангелическо-Лютеранской церкви Урала, Сибири и Дальнего Востока. А теперь живет в Германии. И прочел, что внук Гоппмайера был якобы «активным членом Евангелической Лютеранской им. Св. Павла общины г. Владивостока». Запросив по электронной почте у автора  доказательств,  Рыбаков ответа не получил. Не ответил Гоппе и мне.

Повторю: у автора этой повести нет сомнений, что В.К. Арсеньев был православной веры.  Это утверждение подкрепляют  сохранившиеся в архивах документы. Приведем только два. Оба датированы 1919 годом. В Приморское Управление рыбными промыслами, где работал  Арсеньев, в мае пришло письмо из Владивостокского Епархиального совета. В нем говорилось о расторжении брака Владимира Клавдиевича с Анной Константиновной: «...обоих православных и первобрачных, повенчанных в 1897 году причтом церкви Рождества Богородицы на Песках в г. Петрограде...». По выполнении наложенной на него епитимии Арсеньеву разрешалось вступить в новый брак.

Вскоре  Арсеньев предложил руку и сердце дочке своего товарища еще по службе в крепости. Вот какая запись была сделана в его «послужном списке» 6 июля: «...причтом Свято-Николаевской на Второй речке церкви повенчан с дочерью действительного статского советника девицей Маргаритой Николаевной Соловьевой, православной...».

 ...А вот насчет креста на могиле... Кто был автором монумента – узнать не удалось. Можно предположить, что был поставлен некий «символ креста», так как в атеистической стране не решились водрузить крест согласно православным канонам. Но и ставить пятиконечную красную звезду, что было тогда принято, тоже, как говорится, слава Богу, не стали...